Сейчас в районе 112 комсомольских организаций. Они объединяют более шести с половиной тысяч членов ВЛКСМ.
С. Ициксон
1. Ты помнишь, товарищ…
Соломон Ициксон — комсомолец 20-х годов. В то время был членом бюро
Кирсановского укома РКСМ, уездным физкульторганизатором.
Перед Отечественной войной возглавлял один из отделов в «Казахстанской правде». Затем рабтоал заместителем редактора областной газеты «Алма-Атинская правда». Более 10 лет редактировал Кустанайскую областную газету.
В настоящее время С. Ициксон на заслуженном отдыхе.
Редакция «Ленинца» обратилась к нашему земляку с просьбой поделиться своими воспоминаниями. С сегодняшнего номера мы начинаем печатать его статьи о первых коммунах нашего района, организатором одной из них был он сам.
Осенью 1919 года, в дни, когда белоказачьи части генерала Мамонтова подкатывались к Тамбову и в Кирсанове заговорили о возможной эвакуации в заштатный городок Чембар, мы с Александром Позденко вступили в комсомол. Было ему 15, а мне — 14. Мы просто записались у Павла Корнилова в списки комсомольцев. У того самого Павла Корнилова, который стал позднее секретарем нашего укоммола, который был таким же, как мы, но чуточку старше, чуточку опытнее, чуточку активнее нас. Происходило это в железнодорожной школе под неистовый рев паровозных гудков и неумолчный буферный перестук вагонов. А уже чуть позднее нас утверждали на комсомольском собрании. С февраля 1920 года мы с Александром вступили в коммуну молодежи. Коммуна!
Коммунар! Нам очень нравились эти слова. Они как бы возвращали и невидимыми нитями приобщали нас к светлому имени Парижской Коммуны. Мы понимали, конечно, несоразмерную, огромную разницу между парижскими коммунарами и нами, скромными коммунарами села Оржевки. Но ведь их называли коммунарами! И нас тоже.
Мы вместе с Александром служили в годы гражданской войны в Архангельской губчека, в Особом Отделе Охраны северных границ республики. Мы потом состояли в 136-й Кирсановской роте ЧОН (часть особого назначения). И на обороте моего личного листка № 92 о зачислении в роту (после указаний об очереди призыва — ПЕРВАЯ, разряде военной подготовки — ПЕРВЫЙ) шла памятка. В ней говорилось: «ТОВАРИЩ, КОММУНАР! ЗНАЙ: 1) свое место в строю, 2) свое оружие и правила его сохранности, 3) своего прямого начальника и его адрес, 4) свои обязанности по мобилизации, сбору и караульной службе, 5) положение о ЧОН, о советах ЧОН, о командовании и учете в ЧОН. УМЕЙ: 1) владеть своим оружием (винтовкой, пулеметом, гранатой, револьвером), 2) всегда быстро найти своего непосредственного начальника, 3) надежно быть связанным с товарищем по звену, 4) в нужную минуту содействовать успеху ВСЯКОГО СБОРА коммунаров и 5) не болтать о военных мерах в ЧОН».
И здесь, в этих чеканных, как металл, словах памятки, опять нас называли коммунарами. Мы не могли не любить этого слова, не гордиться им. Мы работали после этого в укомоле: Александр — уездным политорганизатором допризывников, я — заведующим эконом-правовым отделом, а позже – уездным спортивным организатором. Каждый год, съезжаясь в летние отпуска или на каникулы, мы, группа коммунаров, шли в фотографию Ильинского или Смирнова и фотографировались. А на обороте карточек неизменно записывали: в честь ежегодной съемки старых коммунаров.
Идея воссоздания коммуны нас не покидала. И вот в начале 1925 года уком комсомола поручил двум своим членам — Позденко и Ициксону организовать сельскохозяйственную коммуну молодежи. Опять коммуна!
***
Вспоминается мне наше ничем неистребимое, бескомпромисное утверждение нового быта, новой морали! Мы считали на первых порах зазорным стремление некоторых к учебе, огромную жажду знаний: ах, ты хочешь учиться, ищешь работы полегче! Ты чуть ли не дезертир! Конечно, это не было официальной точкой зрения. И очень скоро мы поняли, как глубоко заблуждались. К учебе нас звал сам великий Ленин.
Мы считали не менее зазорным вполне естественное стремление молодежи танцевать или пользоваться косметикой. В общегородской комсомольской газете, членами редколлегии которой были Александр Ряшин, Михаил Ильин и я, были такие злые стихи-раешник А. Ряшина:
«…А тех, кто
штукатурится,
Выводить на улицу.
И, несмотря на
публичность,
Отмывать их личность».
И далее:
«Хорошо, что закон не
ко всем одинаков,
А то бы их взгрели за
подделку личных знаков».
V съезд РКСМ в 1922 году принял постановление взять шефство над Военно-Морским флотом, чтобы влить в него новые силы, обеспечить на флоте резкое усиление комсомольского влияния. Мы увлеклись всем, что напоминало нам в далеком от моря Кирсанове, о кораблях. Мы сшили себе парусиновые костюмы моряков с голубыми, под цвет моря, воротниками и с гордостью носили их.
В городской стенгазете появились шуточные стихи Михаила Ильина. Вот несколько строф из них, направленных в качестве дружеского шаржа в мой адрес:
Комсомолец Ициксон
Видел сон,
Будто он
С давних пор
Военмор.
На дредноуте верхом
Приезжает он в уком.
И идет, задравши нос.
Я матрос.
Руки в брюки,
Брюки в клеш.
Что ни слово,
То даешь…
Так иронизировал поэт по поводу нашего поголовного увлечения флотом.
Немалое внимание уделяли мы антирелигиозной пропаганде. Но проводили ее, так сказать, с перекосом, однобоко, отрицая религию, не всегда противопоставляли ей естественно-научные знания. Нам казалось, что для отвлечения молодежи от церкви в дни, скажем, пасхи, достаточно вывести оркестр из здания клуба на улицу и играть зазывные марши, стремясь перебить колокольный звон. Но очень скоро мы отказались от таких поверхностных прямолинейных методов, и атеистическая пропаганда стала у нас глубже, серьезнее. Очень большую работу проводили комсомольские организации уезда по сбору сухарей для голодающего Петрограда. Существовала специальная сухарная комиссия. Огромная комната в укоммоле, отведенная для хранения сухарей, была почти до верху наполнена ими. В долгие зимние вечера, лежа где-то под потолком, мы жевали сухари и до изнеможения спорили о том, как произошел человек. Нашим научным консультантом был коммунист Егор Дьячков. С великой радостью поехали посланцы нашего комсомола в Красный Питер и вручили там рабочим два вагона сухарей.
А с питанием было там плохо, за счастье считалось есть хлеб с лебедой или с картофельными очистками. Эти разрозненные штрихи не имеют отношения к теме коммуны. Но они достаточно убедительно передают атмосферу, в которой формировалось в те годы сознание нашей молодежи.
Но главный мой рассказ о коммуне.
2. Первые коммунары
Начинался 1920… В трех километрах от села Оржевка раскинулись владения мужского монастыря.
Было, когда-то было
В этом месте гнездо
воронье.
Много больных и
хилых
Шло сюда к
чудотворной иконе, —
писал поэт Александр Ряшин, летописец коммуны.
В феврале первая группа коммунаров приехала в монастырь. Прошло без малого полвека, но как сейчас помню гулкие коридоры главного корпуса, приютившего нас, молодых парней и девчат, обширный двор с приткнутыми по углам домашней церковью, домом настоятеля монастыря, каретником выездной конюшни. А посреди двора, давая начало своеобразному архитектурному ансамблю, высилось огромное о пяти куполах, здание церкви. Все это было обнесено высокой белокаменной оградой с запиравшимися на ночь воротами.
Хозяйственный двор размещался за большим, поросшим березой и дубом оврагом, в полуверсте от парадного монастырского подворья. Овраги и лес охватывали монастырь с трех сторон, и гулкое эхо разносило вечернею летней порою как бы тарахтенье легендарной тачанки или просто таратайки, колесившей по оврагам. Никак не верилось, что это акустический обман. Так и думалось: вот сейчас появится эта мифическая таратайка на опушке. Но она не появлялась. Непривычно резали слух незнакомые названия: кельи вместо комнат, трапезная вместо столовой… Но сущность устоявшегося монастырского быта легко раскрылась за такими явлениями: если не было кресел, а были табуретки, то они были обиты плюшем, если монастырь был только мужской, то в трех километрах от него, в селе Оржевке, размещался женский и вели к нему проторенные по оврагам тропы. У многих монахов, что пообеспеченнее, были наложницы, так что вели они далеко не монашескую жизнь. Келья келье и монах монаху — рознь.
Классовое расслоение в этой пасторской епархии бросалось в глаза: один шагал в собор по ковровой дорожке, стелившейся от настоятельского корпуса до самой паперти храма, другой — пахал и сеял, жал и косил хлебушко.
Так было до нас. К нашему приезду в монастырских кельях оставались лишь несколько монахов, умельцев и специалистов некоторых отраслей хозяйства, требовавших немалых знаний и опыта: отец Оникий — пчеловод, отец Филарет — садовод и отец Оникий — огородник.
Коммуна наша создавалась как школа-коммуна II ступени. Создавалась она по инициативе комсомола — настолько велико было стремление молодежи к коллективу, к совместной работе, учебе, жизни. Были тогда и бытовые коммуны. В Тамбове, к примеру, человек сорок ребят объединялись в такую бытовую коммуну. Работали они в разных предприятиях, но жили вместе. Половина заработка вносилась в общий котел — шла ли речь о рабочем парне с завода «Ревтруд» или о секретаре губкома РКСМ Леониде Ильеве. Кстати, Леонид Ильев, кумир комсомольцев начала двадцатых годов, женившись на комсомолке Кригиной, подписывался Ильев-Кригин, а подруга его жизни — Кригина-Ильева. Штрих незначительный, прямо скажем, мелкий, но он ярко выражал романтику тех лет, стремление к равноправию, доходившее до гиперболизации.
Мы приехали в коммуну на исходе зимы. Еще бушевали метели, а ребята уже вывозили из коровника и конюшни на поля неподъемные возы с навозом, потом готовили семена к высеву. С нами приехало несколько преподавателей. И когда одна смена работала в поле или на скотном дворе, либо заготавливала в лесу дрова, другая училась. Но учеба была далеко не главным в нашей жизни. Главным была работа, огромное желание трудится в коллективе. С первых весенних дней работы хватало всем. Учеба прекратилась. Мы пахали землю, боронили ее, сеяли зерновые и сажали картофель, овощные культуры, затем тщательно ухаживали за ними, убирали созревший урожай. Четыре-пять десятков парней и девушек, в основном горожан, с необъяснимой охотой трудились в поле, в животноводстве, на огородах. Управление было у нас демократическим, всеми делами руководил совет коммуны, в котором состоял и автор этих строк. Был у нас и заведующий хозяйством коммунист Матвеев. Председателем совета единодушно была избрана Лида Позденко, человек твердого характера, прямолинейный и целеустремленный, пользовавшийся среди ребят беспрекословным авторитетом. Она была лишь на год-два старше нас, пятнадцатилетних, но успела уже до коммуны поработать секретарем укома РКСМ. Больше всего в коммуне попадало от нее ее младшему брату Шурке, заводиле и непоседе, организатору всяких сумасбродных начинаний. Он стал поставщиком голубей, служивших немалым подспорьем в тогдашнем нашем несытом пайке. Добывал он их под куполами собора, несмторя на строгий запрет подходить к опечатанным дверям церкви. ОДнажды он чуть было не стал жертвой своей безрассудной затеи. Выпал снег. Забравшись на купол, Шурка разулся, чтобы удобнее было держаться пальцами ног на железном покрове. Ноги застыли. И кто его знает, каким чудом удалось ему спуститься с выпуклого купола? Строгие требования к родному брату оправдывались неписаным моральным кодексом: с родного — суровее спрос.
Лида стала впоследствии серьезным педагогом, защитила кандидатскую диссертацию и воспитала немало хороших людей в вузах. Поначалу в коммуну проникли несколько ребят инакомыслящих, не только далеких от комсомола, но и враждебно настроенных ко всему новому. Таким был Павел Караушев, сын члена черносотенского союза архангела Гавриила. Вступил в коммуну и анархиствующий, не признающий никакой организации забияка и драчун Иван Минаев, терроризировавший до этого всю школу. Этим людям было не по пути с нами, и коммуна исключила их из своих рядов. Фронт классовой борьбы, таким образом, прошел и через коммуну. Когда панская Польша напала на нашу страну и ее войска продвигались по Советской Украине, мы единогласно приняли на митинге решение: на своих лошадях, со своим оружием всем, как одному, отправиться на польский фронт — бить белополяков. В юношеской запальчивости, побуждаемые глубоко патриотическими чувствами, мы серьезно полагали, что наш маленький особый отряд на своих карих и гнедых, впряженных в телеги на деревянном ходу, сумеет форсированным маршем преодолеть огромные расстояния от границ Кирсановского уезда до западных границ Родины и внести свой решающий вклад в лихие удары Первой Конной по войскам Пилсудского. Винтовки у нас были, хватало и боеприпасов. Не стали бы мы обременять молодое советское государство и требованием провианта — продукты у нас были свои. Не было решено только, кому доверить уборку поспевавшего урожая. И мы были очень обескуражены, когда старшие товарищи решительно сказали нам: нет! Мы объяснили себе это тем, что они, видимо, меньше нас любят Родину. Я повторяю: мы были юны, горячи и не всегда обдумывали свои решения и действия. Но мы были страстными патриотами Родины.
17.01.1969
№ 10 (6096)
С. Ициксон
3. Зерна коллективизма
К осени 1920 года коммуна убрала хороший урожай, посеяла по парам озимые и начала взмет зяби. Помню, как в один из таких дней мы с Борисом Брюхатенко в поле, на вспашке зяби, впервые заговорили о том, что в уезде шалят банды, и что это может разрастись в крупные события. Так оно и случилось. Лево-эсеровские кулацкие банды, в которые вошло и немало обманутых крестьян-середняков, недовольных продразверсткой, бесчинствовали в уезде. Помню первую жертву — комсомольца Семена Шварца, ассистента инспектора труда, захваченного и зверски убитого антоновцами в селе Карай-Салтыки. Вместе с тремя упродкомовскими работниками, погибшими на «хлебном фронте», он был с почестями похоронен в братской могиле на городской площади в Кирсанове.
Коммуна превратилась в вооруженный лагерь. Коммунары вступили в отряд Вишневецкого, расквартированный в Оржевке. Ночью усиленные дозоры совершали обходы владений коммуны, всех ее служб. Во время одного из таких обходов мы понесли первую утрату — случайно Михаил Гусев застрелил комсомолку Лилю Колмыкову — младшую из сестер Колмыковых. (Позже, уже осенью 1921 года, когда коммунары убирали ураожй озимой ржи, нечаянно был подстрелен еще один коммунар — Костя Трофимов, оставшийся к счастью в живых). А потом настала очередь и первой жертве от рук антоновцев: в разведке был захвачен бандитами и зверски убит в Оржевке наш общий любимец Митя Есин. Нагрянула банда и на коммуну, но приняв ребят за курсантов каких-то сельскохозяйственных курсов, уехала восвояси. Дело ограничилось на этот раз расхищением продуктов, ограблением омшанника, где хранились ульи. Но угроза новых налетов банд вынудила уездные валсти принять решение – ликвидировать коммуну. Ребята возвратились в город.
И лишь к концу 1921 года вновь собрались в коммуне, чтобы убрать посеянную год назад озимую рожь. К этому времени основные силы антоновцев в уезде были разгромлены объединенными усилиями войск под командованием Тухачевского, в том числе и бригады легендарного Котовского.
Зароненные коммуной зерна коллективизма не заглохли. Укоммол поручил весной 1925 года двум членам укома — Александру Позденко и автору этих строк — создать сельскохозяйственную коммуну молодежи. И вот в селе Вяжле, в бывшем имении княгини Баратынской, возникла коммуна «Комсомолия». Три-четыре десятка комсомольцев, городсикх рабочих ребят с жаром взялись за дело. Тем временем в школе II ступени ее директор Степан Игнатьевич Горелин тоже организовал коммуну «Молодая гвардия». Состояла она из учащейся молодежи. Сколько поэзии, подлинной большой романтики было даже в названиях этих коммун, названиях, повторявших заглавия двух популярных литературных журналов. Но у «Комсомолии» не было подходящего земельного участка, а у «Молодой гвардии» он имелся в селе Кандаурове Соколовской волости. И осенью 1925 года обе коммуны объединились.
В уезде было семь коммун, разместившихся на базе бывших помещичьих имений, которыми богата была земля кирсановская. Но молодежной была только одна. Пришлось идти нехожеными тропами, накапливать опыт и в хозяйскую работу, выращивая устойчивые высокие урожаи. Этому способствовал считавшийся в ту пору передовым травопольный севооборот, введенный в коммуне. Был у нас опытный агроном, влюбленный в свое дело до самозабвения, член совета коммуны Федор Летунов. Участковые агрономы давали отличную оценку постановке хозяйствования в коммуне.
По-прежнему, как и в 1920 году. был чудесным быт коммуны. Атмосфера дружбы, сердечности и товарищества царили во всем. Никакие трудности не казались нам непреодолимыми. Подлинным, неподдельным счастьем сияли глаза ребят, когда мы обсуждали с ними планы дальнейшего развития коммуны, какие-нибудь задания, которые ставили перед нами уездные партийная и комсомольская организации.
Но такая идиллическая картина не могла продолжаться вечно. Влюбленность в коммуну была свойственна нам, молодым, в основном не семейным людям. Пороки устава коммуны, провозглашавшего принцип: «с каждого по способностям, каждому по потребностям» с годами становились все явственнее, все ощутимее. Жизнь убедительно опровергала этот уравнительный принцип и убедительно показала его беспочвенность и преждевременность в условиях строящегося социализма.
На XVI съезде партии в 1930 году было безоговорочно заявлено, что наиболее удобной формой коллективного хозяйствования на земле-кормилице является в наши дни сельскохозяйственная артель, умело сочетающая в себе труд в общественном производстве и в подсобном хозяйстве колхозника. Наша коммуна, объединившись в 1928 году с другим колхозом, образовала единую сельскохозяйственную артель «Маяк». Но идеи коллективизма, впитанные как бы с младенческих лет коммуны, навечно остались путеводным маяком для десятков молодых колхозников.
Среди ветеранов коммуны был и брат автора этих строк Яков Ициксон. Он состоял в коммуне и в 1920-1921 годах, и в 1925-1928 годах. Он трудился и в «Маяке» до 1941 года. А в годы Великой Отечественной войны он погиб на фронте. Семья его и поныне живет в колхозе. Свою славную роль воспитателя идей коллективизма коммуна с честью пронесла через все последующие годы, уже в новых формах сельскохозяйственной артели вплоть до наших дней, дней богатырского расцвета могучего колхозного строя земли советской.
И сквозь все эти годы, сквозь всю прожитую жизнь всегда и везде слышалась нам, коммунарам, как призывный тысячеустый набат строфа стиха Василия Князева:
Никогда, никогда,
Никогда, никогда!
Коммунары не будут
рабами…
